Галлифрей.
Я привык ненавидеть это слово. Оно говорит об ограниченности, сдержанности и предвзятости, порожденных давней верой в собственное превосходство. Оно держало меня в ловушке, запертым в крошечном мире, всячески стараясь доказать мне насколько я ценен, существуя среди сотен сверстников, таких же недалеких умов. Я жаждал сбежать, освободиться. Так что когда я увидел возможность, я воспользовался ей. В буквальном смысле слова. Исследовать вселенную в украденной ТАРДИС, быть верным себе, идя своей дорогой, блефовать, пробовать, знакомиться, бегать – много бегать, и учиться на каждом шагу. И мне нравилось это. Я был, наконец, свободен, и никто и ничто не могли вновь удержать меня. Но одно цеплялось за другое, и прежде чем я осознал, этот страшный момент снова наступил: я предстал перед лицом Высшего совета, так же как и в первый раз много лет назад. Но на этот раз все было по-другому; я больше не был маленьким испуганным ребенком, умоляющим позволить матери остаться на Галлифрее, несмотря на то, что совет считал, что она недостаточно хороша из-за своей человеческой природы. Не нужно объяснять, что ей не позволили. Галлифрей только для высших существ.
Нет. Теперь все было по-другому. Теперь они были теми, кто умолял, а я был тем, кто царил над ними, ожидавшими каждого моего слова точно так же, как когда-то я сам ловил каждое их слово. Я чувствовал власть; я мог сказать «нет», по крайней мере, вначале и, внимая их невнятным посулам, обещаниям силы, власти, уважения, я мог бы  выжидать, до тех пор, пока они не начали бы умолять меня на коленях о помощи, продавая душу, чтобы спасти свое драгоценное общество, но я не стал. Я сказал «да». Без проволочек, безо всякого колебания,  без просьб или жалоб. Я не уверен, почему так поступил. Я знаю, что некоторые сказали бы, что причина в том, что я был лучше, чем они, но это не правда. Не совсем так. Полагаю, это много говорит о моем характере, моей личности, о созданном образе – Докторе. Некто кто «делает людей лучше».
В следующий раз, думал я, в следующий раз я наглядно вам покажу, что значит полагаться на мое сострадание. Вы, напыщенные дегенераты, снисходительные к себе лицемеры, когда в трудную минуту вы обратитесь ко мне как к последней надежде, я уничтожу ваши надежды.
Но в следующий раз, как ни странно, я так не поступил. И снова позже я думал: в следующий раз… следующий раз… но прошел и он, и еще один, и еще – да, разумеется, я помогал! Да, что вам угодно? Да, чем могу служить? И медленно, но верно пришло осознание. Нет никакого умысла. Нет никакого умысла или желания в моих туманных отговорках о «следующем разе». Они никого не могли ввести в заблуждение, тем более Высший совет. Они знали меня, знали на что я способен… а на что нет.
Галлифрей.
Я привык ненавидеть это слово, но теперь, когда его нет…